Этим трем племенам противостоят два южных племени: искевонское и герминонское, в позднейшей терминологии — франкское и верхнегерманское. Общее у обоих — слабое склонение мужского рода на о; весьма вероятно, что и родительный падеж множественного числа на о, хотя во франкском он не установлен, а в древнейших западных (салических) памятниках винительный падеж множественного числа оканчивается на as. В спряжении настоящего времени оба диалекта близки друг другу, насколько мы можем это установить для франкского, и, в этом отношении подобно готскому, тесно примыкают к искони родственным языкам. Но соединить воедино оба диалекта нам не позволяет вся история языка — от весьма существенных архаических особенностей древнейшего франкского диалекта до большого расхождения между современными говорами их обоих, точно так же как вся история самих народностей не дает возможности включить их в одно основное племя.
Если я во всем этом исследовании обращал внимание только на формы флексии, а не на соотношение звуков, то это объясняется значительными изменениями, которые это соотношение претерпело — по крайней мере, во многих диалектах — между первым столетием и временем составления наших древнейших источников по изучению языков. Для немецкого языка мне следует только упомянуть о втором передвижении согласных; в Скандинавии аллитерации древнейших песен показывают, как сильно изменился язык за время от их составления до их записи. То, что здесь еще следует сделать, будет, конечно, сделано немецкими языковедами по специальности; в данном случае это без нужды только усложнило бы исследование.
Написано Ф. Энгельсом в 1881—1882 гг.
Впервые опубликовано на русском языке в Сочинениях К. Маркса и Ф. Энгельса 1 изд., т. XVI, ч. I, 1937г.
Печатается по рукописи
Перевод с немецкого
Ф. ЭНГЕЛЬС
ФРАНКСКИЙ ПЕРИОД [324]
Строй марки оставался до конца средневековья основой почти всей жизни германской нации. После полутора тысяч лет своего существования этот строй начал, наконец, постепенно разлагаться в силу чисто экономических причин. Он распался под влиянием хозяйственного прогресса, которому больше не соответствовал. Нам предстоит ниже исследовать его упадок и окончательное исчезновение; мы установим, что его остатки существуют еще до сих пор.
Но если ему удалось так долго сохраниться, то это произошло за счет его политического значения. На протяжении столетий он служил формой, в которой осуществлялась свобода германских племен. Затем он становится основой тысячелетнего народного рабства. Как это могло произойти?
Первоначальная община включала в себя, как мы видели, все племя. Ему принадлежала первоначально вся занятая территория. Позднее владельцами заселенной территории становились все жители округа, состоявшие в более близком родстве друг с другом, а на долю народа, как такового, оставалось лишь право распоряжения остальными, еще бесхозяйными землями. Население округа, в свою очередь, уступало свои полевые и лесные марки отдельным сельским общинам, также образовавшимся из ближайших сородичей, причем и тогда избыточная земля опять-таки оставалась в распоряжении округа. Точно так же происходило в случае выделения из основных деревень новых колонизирующихся деревень, которые при этом наделялись землей из прежней марки первоначального поселения.
С ростом численности народа и дальнейшим его развитием все больше и больше забывали о союзе, основанном на кровном родстве и служившем здесь, как и повсюду, основой для всего строя народной жизни. Это прежде всего сказалось на народе в целом. Общее происхождение все в меньшей степени воспринималось как подлинное кровное родство, память о нем все больше ослабевала, оставались лишь общая история и общее наречие. Напротив, сознание кровного родства у жителей каждого отдельного округа, естественно, сохранялось дольше. Таким образом, народ превратился в более или менее прочную конфедерацию округов. В таком состоянии, по-видимому, находились германцы в эпоху переселения народов. Относительно алеманнов об этом определенно рассказывает Аммиан Марцеллин; в «Правдах» это еще проглядывает повсюду; саксы находились на этой ступени развития еще во времена Карла Великого, а фризы — до потери фризской свободы.
Но переселение на римскую территорию разрывало кровнородственный союз и в пределах округа, и должно было его разрывать. Имелось, правда, в виду, что будут селиться племенами и родами, но это было неосуществимо. Продолжительные походы перемешивали между собой не только племена и роды, но и целые народы. Только с трудом могли еще удержаться союзы отдельных сельских общин, основанные на кровном родстве, и благодаря этому они стали настоящими политическими единицами, из которых составлялся народ. Новые области на римской территории уже с самого начала представляли более или менее произвольно созданные — или обусловленные ранее существовавшими здесь отношениями — судебные округа или очень скоро становились таковыми.
Таким образом, народ растворился в союзе мелких сельских общин, между которыми не существовало никакой — или почти никакой — экономической связи, так как каждая марка удовлетворяла свои потребности собственным производством, а отдельные соседние марки производили к тому же почти в точности те же самые продукты. Обмен между ними был поэтому почти невозможен. Вследствие такого состава народа только из мелких общин, экономические интересы которых были, правда, одинаковые, но именно поэтому и не общие, условием дальнейшего существования нации становится государственная власть, возникшая не из их среды, а враждебно им противостоящая и все более их эксплуатирующая.
Форма этой государственной власти опять-таки обусловлена той формой, которую имеют к этому времени общины. Там, где она возникает, — как у арийских азиатских народов и у русских, — в период, когда община обрабатывает землю еще сообща или, по крайней мере, передает только во временное пользование отдельным семьям, где, таким образом, еще не образовалась частная собственность на землю, — там государственная власть появляется в форме деспотизма. Напротив, на завоеванной германцами римской территории мы находим, как мы видели, отдельные наделы пахоты и луга уже в качестве аллода, в качестве свободной собственности владельцев, обязанных лишь обычными для марки повинностями. Теперь нам предстоит исследовать, как на основе этого аллода возник тот общественный и государственный строй, который — такова обычная ирония истории — в конце концов разлагает государство и в своей классической форме уничтожает всякий аллод.
Аллодом создана была не только возможность, но и необходимость превращения первоначального равенства земельных владений в его противоположность. С момента установления аллода германцев на бывшей римской территории он стал тем, чем уже давно была лежавшая рядом с ним римская земельная собственность, — товаром. И таков уж неумолимый закон всех обществ, покоящихся на товарном производстве и товарном обмене, что распределение собственности делается в них все более неравномерным, противоположность между богатством и бедностью становится все резче и собственность все более концентрируется в немногих руках, — закон, который при современном капиталистическом производстве достигает, правда, своего наиболее полного развития, но отнюдь не только при нем вообще вступает в силу. Итак, с того момента, как возник аллод, свободно отчуждаемая земельная собственность, земельная собственность как товар, возникновение крупной земельной собственности стало лишь вопросом времени.
Но в ту эпоху, которой мы занимаемся, земледелие и скотоводство были решающими отраслями производства. Обладание землей и ее продуктами составляло самую большую часть тогдашнего богатства. Всякое богатство, состоявшее из движимости, в то время, естественно, зависело от обладания землей и все больше и больше скоплялось в тех же самых руках, что и земельная собственность. Промышленность и торговля были подорваны уже в эпоху римского упадка; германским нашествием они были почти совершенно уничтожены. То, что из этого еще уцелело, было большей частью в руках несвободных и чужестранцев и продолжало считаться презренным занятием. Господствующим классом, который постепенно складывался здесь с ростом имущественного неравенства, мог быть лишь класс крупных землевладельцев, формой его политического господства — аристократический строй. Поэтому, если мы увидим, как на возникновение и развитие этого класса неоднократно и как будто даже преимущественно оказывали влияние политические средства, насилие и обман, то мы не должны забывать, что эти политические средства только содействуют усилению и ускорению необходимого экономического процесса. Правда, мы столь же часто будем наблюдать, как эти политические средства задерживают экономическое развитие; это довольно часто и каждый раз происходит там, где различные участники пускают в ход эти средства в противоположных или взаимно перекрещивающихся направлениях.