Что касается нас, то, в соответствии со всем нашим прошлым, перед нами только один путь. В течение почти 40 лет мы выдвигали на первый план классовую борьбу как непосредственную движущую силу истории, и особенно классовую борьбу между буржуазией и пролетариатом как могучий рычаг современного социального переворота; поэтому мы никак не можем идти вместе с людьми, которые эту классовую борьбу стремятся вычеркнуть из движения. При основании Интернационала мы отчетливо сформулировали боевой клич: освобождение рабочего класса должно быть делом самого рабочего класса. Мы не можем, следовательно, идти вместе с людьми, открыто заявляющими, что рабочие слишком необразованны для того, чтобы освободить самих себя, и должны быть освобождены сверху, руками филантропических крупных и мелких буржуа. Если новый партийный орган примет направление, отвечающее воззрениям этих господ, если он будет буржуазным, а не пролетарским, то нам, к сожалению, не останется ничего другого, как выступить против этого публично и положить конец той солидарности с вами, которую мы проявляли до сих пор, представляя германскую партию за границей. Но до этого, надо надеяться, дело не дойдет.

Это письмо предназначено для всех пяти членов комиссии в Германии, а также Бракке...

Мы не имеем никаких возражений против того, чтобы письмо прочли и цюрихцы.

Написано К. Марксом и Ф. Энгельсом 17—18 сентября 1879 г.

Печатается no рукописи Ф. Энгельса

Перевод с немецкого

Впервые опубликовано в журнале «Die Kommunistische Internationale», XII, Jahrg,, Heft 23, 15 июня 1931г.

Ф. ЭНГЕЛЬС

СОЦИАЛИЗМ г-на БИСМАРКА [109]

В дебатах по поводу пресловутого закона, поставившего вне закона немецких социалистов, г-н Бисмарк заявил, что для того чтобы раздавить социализм, недостаточно одних репрессий, что помимо того необходимы мероприятия для устранения бесспорных социальных неурядиц, для обеспечения упорядоченности труда, для предотвращения промышленных кризисов и мало ли для чего еще. Он обещал внести предложение об этих «положительных» мерах в интересах общественного благоденствии [110] . Потому что, говорил он, человек, подобно мне руководивший делами своей страны в течение семнадцати лет, вправе считать себя компетентным судьей в вопросах политической экономии. Это похоже на то, как если бы кто-нибудь сказал что достаточно питаться в течение семнадцати лет картофелем, чтобы быть знатоком агрономии.

Во всяком случае, на этот раз г-н Бисмарк сдержал слово. Он одарил Германию двумя крупными «социальными мероприятиями», и это еще не все.

Первым из них был таможенный тариф, который должен был обеспечить германской промышленности монопольную эксплуатацию внутреннего рынка.

До 1848 г. в Германии не было, по существу, крупной промышленности. Преобладал ручной труд, пар, машины встречались лишь в виде исключения. Потерпев в 1848 и 1849 гг. благодаря своей трусости позорное поражение на политической арене, немецкая буржуазия утешилась тем, что с пылом бросилась в крупную промышленность. Страна быстро преобразилась. Тот, кто с 1849 г. не видал Рейнской Пруссии, Вестфалии, королевской Саксонии, горной Силезии, Берлина, приморских городов, тот в 1864 г. их уже не узнавал. Повсюду вторглись пар и машины. Крупные заводы большей частью заняли место мелких мастерских. Паровые суда мало-помалу вытесняли парусные суда, сначала в прибрежном судоходстве, а затем в трансатлантической торговле. Множилось число железных дорог; на строительных площадках, в каменноугольных копях, в железных рудниках — везде царила такая активность, на которую тяжелые на подъем немцы раньше сами считали себя неспособными. По сравнению с развитием крупной промышленности в Англии и даже во Франции все это было еще не особенно значительно; но начало было наконец положено. И притом все это происходило без всякой помощи со стороны правительств, без субсидий или экспортных премий, и при таможенном тарифе, который по сравнению с тарифами других континентальных стран мог вполне сойти за фритредерский.

Отметим попутно, что это промышленное движение не обошлось без тех же социальных последствий, какие оно вызвало повсюду. Немецкие промышленные рабочие прозябали до тех пор в условиях, которые сохранились еще со времен средневековья. Вообще говоря, у них оставались некоторые шансы превратиться в мелких буржуа, в самостоятельных мастеров, во владельцев нескольких ручных ткацких станков и т. д. Теперь все это исчезло. Рабочие, становясь наемными рабочими крупных капиталистов, начинали составлять постоянный класс, подлинный пролетариат. Но кто говорит — пролетариат, говорит — социализм. К тому же сохранились еще остатки свобод, которые рабочие завоевали в 1848 г. на баррикадах. Благодаря этим двум обстоятельствам немецкий социализм, который до 1848 г. должен был ограничиваться тайной пропагандой и подпольной организацией, члены которой насчитывались единицами, мог теперь проявить себя открыто и проникнуть в массы. И вот с 1863 г. Лассалем возобновляется социалистическая агитация.

Наступает война 1870 г., мир 1871 г. и миллиарды. Если Франция отнюдь не разорилась, уплатив их, то Германия оказалась на волосок от гибели, получив их. Разбрасываемые щедрой рукой правительства выскочек по империи, которая сама была выскочкой, миллиарды попали в руки крупных финансистов, поспешивших извлечь из них выгоду на бирже. В Берлине возродились лучшие дни банка Credit Mobilier [111] . Это была горячка учредительства акционерных или командитных обществ, банков, учреждений поземельного кредита и кредита под движимое имущество, компаний для постройки железных дорог, всякого рода заводов, судостроительных верфей, компаний, спекулирующих землями и постройками, и других дел, для которых внешняя форма промышленных предприятий была в действительности только предлогом для самого бесстыдного ажиотажа. Так называемая общественная потребность в торговле, путях сообщения, средствах потребления и т. д. служила только прикрытием для испытываемой биржевыми хищниками безудержной потребности пустить в оборот миллиарды, пока они были под рукой. Впрочем, Париж уже видел все это в славные дни Перейров и Фульдов; это были те же биржевые игроки, возродившиеся в Берлине под именами Блейхрёдеров и Ганземанов.

То, что произошло в Париже в 1867 г., то, что часто происходило в Лондоне и в Нью-Йорке, не замедлило произойти в Берлине в 1873 году: непомерная спекуляция завершилась всеобщим крахом. Компании банкротились сотнями. Акции тех компаний, которые держались, невозможно было продать. Разгром был полный по всей линии. Но для того чтобы иметь возможность спекулировать, необходимо было создавать средства производства и сообщения, заводы, железные дороги и т. д., акции которых служили предметом спекуляции. В момент же краха оказалось, что далеко превзойдены пределы той общественной потребности, которая служила предлогом для этого; что за четыре года было создано больше железных дорог, заводов, копей и т. д., чем было бы создано при нормальном развитии промышленности за четверть века.

Вслед за железными дорогами, о которых еще будет речь дальше, спекуляция устремилась главным образом в железоделательную промышленность. Заводы вырастали, как грибы; было даже основано несколько предприятий, которые затмили собой Крезо. К несчастью, в момент кризиса оказалось, что нет потребителей для этого гигантского производства. Большие промышленные компании очутились на грани банкротства. В качестве добрых немецких патриотов их директора обратились за помощью к правительству: они просили ввести покровительственные ввозные пошлины, которые обеспечили бы им эксплуатацию внутреннего рынка, охраняя от конкуренции английского железа. Но если требовали покровительственных пошлин на железо, то не было оснований отказывать в них и другим отраслям промышленности, а также и сельскому хозяйству. Таким образом, во всей Германии была организована шумная агитация в пользу таможенного протекционизма, агитация, давшая возможность г-ну Бисмарку ввести таможенный тариф, который должен был выполнить эту задачу. Этот тариф, получивший силу закона летом 1879 г., действует в настоящее время.